Неточные совпадения
Одни из них, выставляя свои косматые оплывшие
ноги, жмурили глаза и дремали; другие от скуки чесали друг друга или щипали
листья и стебли жесткого темно-зеленого папоротника, который рос подле крыльца.
Обед кончился; большие пошли в кабинет пить кофе, а мы побежали в сад шаркать
ногами по дорожкам, покрытым упадшими желтыми
листьями, и разговаривать.
С изумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди ярких ветвей и пылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его
ногами висели
листья орешника.
Юноша встал, не очень уверенно шаркая
ногами, подошел к столу Самгина, зацепился встрепанными волосами за
лист пальмы, улыбаясь, сказал Самгину...
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще послушать Корвина. На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался ветер, гнал поперек мостовой осенний
лист,
листья прижимались к заборам, убегали в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши, падали, кружились, бросались под
ноги. В этом было что-то напоминавшее Самгину о каменщиках и плотниках, падавших со стены.
Перевернув испорченный
лист, он снова нарисовал Марину, какой воображал ее, дал в руку кадуцей Меркурия, приписал крылышки на
ногах и вдруг вспомнил слова Безбедова об «отвлекающей точке».
В комнате никого, только в незакрытое занавесом окно ворвались лучи солнца и вольно гуляют по зеркалам, дробятся на граненом хрустале. Раскрытая книга валяется на полу, у
ног ее ощипанные
листья цветка…
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу, кладет
ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть
лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем целый день.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых
листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.
Обалдуй, наконец, затопал, засеменил
ногами и задергал плечиком, а у Якова глаза так и разгорелись, как уголья, и он весь дрожал, как
лист, и беспорядочно улыбался.
Раза два мы встречали болотных курочек-лысух — черных ныряющих птичек с большими
ногами, легко и свободно ходивших по
листьям водяных растений. Но в воздухе они казались беспомощными. Видно было, что это не их родная стихия. При полете они как-то странно болтали
ногами. Создавалось впечатление, будто они недавно вышли из гнезда и еще не научились летать как следует.
Как бы ни был мал дождь в лесу, он всегда вымочит до последней нитки. Каждый куст и каждое дерево собирают дождевую воду на
листьях и крупными каплями осыпают путника с головы до
ног. Скоро я почувствовал, что одежда моя стала намокать.
Залезть на дерево! Эта глупая мысль всегда первой приходит в голову заблудившемуся путнику. Я сейчас же отогнал ее прочь. Действительно, на дереве было бы еще холоднее, и от неудобного положения стали бы затекать
ноги. Зарыться в
листья! Это не спасло бы меня от дождя, но, кроме того, легко простудиться. Как я ругал себя за то, что не взял с собой спичек. Я мысленно дал себе слово на будущее время не отлучаться без них от бивака даже на несколько метров.
Не говоря ни слова, встал он с места, расставил
ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и
листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Острые сучья царапают белое лицо и плеча; ветер треплет расплетенные косы; давние
листья шумят под
ногами ее — ни на что не глядит она.
Сел и стал писать
листы в козацкое войско; а пани Катерина начала качать
ногою люльку, сидя на лежанке.
Возвратясь однажды с ученья, я нахожу на письменном столе развернутый большой
лист бумаги. На этом
листе нарисована пером знакомая мне комната, трюмо, две кушетки. На одной из кушеток сидит развалившись претолстая женщина, почти портрет безобразной тетки нашей Анжелики. У
ног ее — стрикс,маленькая несносная собачонка.
Бледно-голубое небо осени светло смотрело в улицу, вымощенную круглыми серыми камнями, усеянную желтой листвой, и ветер, взметывая
листья, бросал их под
ноги людей.
Трое парней, стоя у костра, тихо беседовали, а у
ног их лежал больной, закрытый полушубками. Бледнело небо, таяли тени, вздрагивали
листья, ожидая солнца.
Рядом с I — на зеленой, головокружительно прыгающей сетке чей-то тончайший, вырезанный из бумаги профиль… нет, не чей-то, а я его знаю. Я помню: доктор — нет, нет, я очень ясно все понимаю. И вот понимаю: они вдвоем схватили меня под руки и со смехом тащат вперед.
Ноги у меня заплетаются, скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы, крылья,
листья, свист…
Издали — в коридоре — уже голоса, шаги. Я успел только схватить пачку
листов, сунуть их под себя — и вот теперь прикованный к колеблющемуся каждым атомом креслу, и пол под
ногами — палуба, вверх и вниз…
Голова изумилась, принужденно засмеялась, проговорила, словно всхлипывая, в подражание
Листу, у
ног которого когда-то пресмыкалась: «Sehr gut! sehr gut!» [»Очень хорошо! очень хорошо!» (нем.).] — и исчезла.
Силен был удар Никиты Романовича. Раздалася пощечина, словно выстрел пищальный; загудел сыр-бор, посыпались
листья; бросились звери со всех
ног в чащу; вылетели из дупел пучеглазые совы; а мужики, далеко оттоле дравшие лыки, посмотрели друг на друга и сказали, дивясь...
В
ногах у учителя, между коленами, лежала на песке целая груда человеческих костей и
лист синей сахарной бумаги.
— Я не умею прочесть? Ах ты, глупый человек! Да я если только захочу, так я такое прочитаю, что ты должен будешь как
лист перед травой вскочить да на
ногах слушать!
Через час
листы уже летели в толпу мальчишек, которые тотчас же ринулись во все стороны. Они шныряли под
ногами лошадей, вскакивали на ходу в вагоны электрической дороги, через полчаса были уже на конце подземной дороги и в предместьях Бруклина, — и всюду раздавались их звонкие крики...
У постоялки только что начался урок, но дети выбежали на двор и закружились в пыли вместе со стружками и опавшим
листом; маленькая, белая как пушинка, Люба, придерживая платье сжатыми коленями, хлопала в ладоши, глядя, как бесятся Боря и толстый Хряпов: схватившись за руки, они во всю силу топали
ногами о землю и, красные с натуги, орали в лицо друг другу...
Она встала на
ноги во дни, когда берёзы уже оделись жёлтым клейким
листом, прилетели ревнивые зяблики и насмешливые скворцы.
И тем скучнее шли дни ожидания, что на дворе была осень, что липы давно пожелтели, что сухой
лист хрустел под
ногами, что дни целые дождь шел, будто нехотя, но беспрестанно.
На 303-й версте общество вышло из вагонов и длинной пестрой вереницей потянулось мимо сторожевой будки, по узкой дорожке, спускающейся в Бешеную балку… Еще издали на разгоряченные лица пахнуло свежестью и запахом осеннего леса… Дорожка, становясь все круче, исчезала в густых кустах орешника и дикой жимолости, которые сплелись над ней сплошным темным сводом. Под
ногами уже шелестели желтые, сухие, скоробившиеся
листья. Вдали сквозь пустую сеть чащи алела вечерняя заря.
Аромат их духов и разгоряченных тел странно смешивался с запахом степной полыни, увядающего
листа, лесной сырости и с отдаленным тонким запахом скошенной отавы. Повсюду — то медленно, то быстро колыхались веера, точно крылья красивых разноцветных птиц, собирающихся лететь… Громкий говор, смех, шарканье
ног о песок площадки сплетались в один монотонный и веселый гул, который вдруг с особенной силой вырывался вперед, когда музыка переставала играть.
На песчаных отмелях, выдающихся иногда из середины реки, отмелях, усеянных мелкими, белыми как сахар раковинами, покрытых кое-где широкими пахучими
листьями лопуха, трещат целые полчища коростелей, чибезов, куликов; кое-где над ними, стоя на одной
ноге и живописно изогнув шею, высится серая цапля.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными
листьями, в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле, в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри, в синее око моря взглядом человека, под
ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою в море…
Ежов порылся в груде газет, вырвал из нее
лист и, взяв его в обе руки, встал перед Фомой, широко расставив
ноги, а Фома развалился в кресле с продавленным сиденьем и слушал, улыбаясь.
Однажды он видел, как бабы-богомолки растирали усталые
ноги крапивой, он тоже попробовал потереть ею избитые Яшкой бока; ему показалось, что крапива сильно уменьшает боль, и с той поры после побоев он основательно прижигал ушибленные места пушистыми
листьями злого, никем не любимого растения.
Через мгновение вся его стройная фигура обрисовалась на сером фоне выцветшего фронтона, и прежде чем железные
листы загромыхали под его
ногами, левая рука Долинского ловко и крепко схватила ручонку Бобки.
То, что вчера еще было зеленым, сегодня от краю золотится, желтеет все прозрачнее и легче; то, что было золотым вчера, сегодня густо багровеет; все так же как будто много
листьев, но уже шуршит под
ногою, и лесные дали прозрачно видятся; и громко стучит дятел, далеко, за версту слышен его рабочий дробный постук.
Лежал он на спине,
ногами к открытому месту, голову слегка запрятав в кусты: будто, желая покрепче уснуть, прятался от солнца; отвел Саша ветку с поредевшим желтым
листом и увидел, что матрос смотрит остекленело, а рот черен и залит кровью; тут же и браунинг — почему-то предпочел браунинг.
В руке его я заметил щегольскую оленью ручку дорогого охотничьего ножа, который обыкновенно висел у него над постелью. Чуть только кровельные
листы загремели под
ногами художника, мимо окон пролетело большое полено и, ударившись о стену, завертелось на камнях.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими
листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость
ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Нужно что-то сделать, чем-то утешить оскорблённую мать. Она пошла в сад; мокрая, в росе, трава холодно щекотала
ноги; только что поднялось солнце из-за леса, и косые лучи его слепили глаза. Лучи были чуть тёплые. Сорвав посеребрённый росою
лист лопуха, Наталья приложила его к щеке, потом к другой и, освежив лицо, стала собирать на
лист гроздья красной смородины, беззлобно думая о свёкре. Тяжёлой рукою он хлопал её по спине и, ухмыляясь, спрашивал...
Мелкий желтоватый мох скрадывает малейший звук, и вы точно идете по ковру, в котором приятно тонут
ноги; громадные папоротники, которые таращатся своими перистыми
листьями в разные стороны, придают картине леса сказочно-фантастический характер.
Трудные переходы, пыль, жара, усталость, сбитые до крови
ноги, коротенькие отдыхи днем, мертвый сон ночью, ненавистный рожок, будящий чуть свет. И всё поля, поля, не похожие на родные, покрытые высокою зеленою, громко шелестящею длинными шелковистыми
листьями кукурузой или тучной пшеницей, уже начинавшей кое-где желтеть.
Можно себе представить, каково было чтение второго акта, написанного на
листах ненумерованных, да и слово «написанного» не идет сюда: это просто прыгали по
листам какие-то птицы, у которых
ноги были вымараны в чернилах;
листов один к другому он не мог подобрать, и выходила такая путаница и ералаш, что, наконец, сам Шаховской, к общему нашему удовольствию, сказал: «Надо напелед
листы лазоблать по порядку и пеленумеловать, но я рассказу вам интлигу».
Подьячий, вместо ответа, совсем лег на землю к
ногам Плодомасова и, лежа ниц лицом, поднял к нему в руке сложенный
лист бумаги.
И мы точно ходили по дорожкам, наступали на круги света и тени, и точно сухой
лист шуршал под
ногою, и свежая ветка задевала меня по лицу.
Перед ними лежала узкая дорога, ограждённая с обеих сторон стволами деревьев. Под
ногами простирались узловатые корни, избитые колёсами телег, а над ними — густой шатёр из ветвей и где-то высоко — голубые клочья неба. Лучи солнца, тонкие, как струны, трепетали в воздухе, пересекая наискось узкий, зелёный коридор. Запах перегнивших
листьев окружал их.
А между тем, где бы ни встретилась Акулина с барином, решимость в ту ж минуту ее покидала; затаив дыхание, дрожа как осиновый
лист, пропускала она его мимо, дав себе слово в следующий же раз без обиняков броситься в
ноги к нему и прямо рассказать, в чем дело.
Однако, размышляя таким образом, я продолжал подвигаться вперед. Брюнетка первая услышала шум сухих
листьев под моими
ногами и что-то быстро шепнула барышне в шелковом платке, указывая на меня глазами.
— Походимте лучше по саду, — сказала Кэт. Мы пошли. В этот странный час светлой и туманной осенней ночи запущенный парк казался печальным и таинственным, как заброшенное кладбище. Луна светила бледная. Тени оголенных деревьев лежали на дорожках черными, изменчивыми силуэтами. Шелест
листьев под нашими
ногами путал нас.